В минувшую субботу, 1 апреля, не стало Евгения Евтушенко. Мы собрали для вас стихи поэта, любимые петербургскими политиками и чиновниками.
«А снег повалится, повалится…», от главы фракции «Партии роста» в ЗакСобрании Петербурга Оксаны Дмитриевой
А снег повалится, повалится.
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне.
И поведёт куда-то за руку,
на чьи-то тени и шаги,
и вовлечёт в старинный заговор
огней, деревьев и пурги.
И мне покажется, покажется
по Сретенкам и Моховым,
что молод не был я пока ещё,
а только буду молодым.
И ночь завертится, завертится
и, как в воронку, втянет в грех,
и моя молодость завесится
со мною снегом ото всех.
Но, сразу ставшая накрашенной
при беспристрастном свете дня,
цыганкой, мною наигравшейся,
оставит молодость меня.
Начну я жизнь переиначивать,
свою наивность застыжу
и сам себя, как пса бродячего,
на цепь угрюмо посажу.
Но снег повалится, повалится,
закружит всё веретеном,
и моя молодость появится
опять цыганкой под окном.
А снег повалится, повалится,
и цепи я перегрызу,
и жизнь, как снежный ком, покатится
к сапожкам чьим-то там, внизу.
«Танки идут по Праге…», от Максима Резника, главы комиссии по культуре ЗакСобрания Петербурга
Танки идут по Праге
в затканой крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже — какое паденье!
Танки по Ян Гусу.
Пушкину и Петефи.
Страх — это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы — это помесь Ноздрева
и человека в футляре.
Совесть и честь вы попрали.
Чудищем едет брюхастым
в танках-футлярах по Праге
страх, бронированный хамством.
Что разбираться в мотивах
моторизованной плетки?
Чуешь, наивный Манилов,
хватку Ноздрева на глотке?
Танки идут по склепам,
по тем, что еще не родились.
Четки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это — родные танки?
Прежде, чем я подохну,
как — мне не важно — прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной — без рыданий —
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».
«А снег идет», от Марины Шишкиной, председателя «Справедливой России» в Петербурге
А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт…
Под этот снег, под тихий снег,
Хочу сказать при всех:
«Мой самый главный человек,
Взгляни со мной на этот снег —
Он чист, как то, о чём молчу,
О чём сказать хочу».
Кто мне любовь мою принёс?
Наверно, добрый Дед Мороз.
Когда в окно с тобой смотрю,
Я снег благодарю.
А снег идёт, а снег идёт,
И всё мерцает и плывёт.
За то, что ты в моей судьбе,
Спасибо, снег, тебе.
Глава «Декабристы» из поэмы «Братская ГЭС», от Бориса Вишневского, главы фракции «Яблоко» в ЗакСобрании Петербурга
Над петербургскими домами,
Над воспаленными умами
Царя и царского врага,
Над мешаниной свистов, матов,
Церквей, борделей, казематов
Кликушей корчилась пурга.
Пургу лохматили копыта.
Все было снегом шито – крыто.
Над белой зыбью мостовых
Луна издергано, испито,
Как блюдце в пальцах у спирита,
Дрожала в струях снеговых.
Актриса юная молилась
И в ноги господу валилась,
Что бы не быть ей крепостной.
Ей за исскуство благодарен,
Ее сегодня высек барин
К восторгу челяди сенной.
Какой-то ревностный служака,
Солдат гоняя среди мрака.
Учил их фрунту до утра,
Учил ура орать поротно,
Решив, что сущность патриота –
Преподавание « Ура!».
Булгарин в дом спешил с морозцу
И сразу — к новому доносцу
На частных лиц и на печать.
Живописал не без полета,
Решив, что сущность патриота –
Как заяц лапами стучать.
Корпели цензоры – бедняги.
По вольномыслящей бумаге,
Потея, ползали носы.
Носы выискивали что то,
Решив, что сущность патриота –
Искать, как в шерсти ищут псы.
Но где — то вновь под пунш и свечи
Вовсю крамольничали речи,
Предвестьем вольности дразня.
Вбегал в снегу и строчках Пушкин…
В глазах друзей и в чашах с пуншем
Плясали чертики огня.
И Пушкин, воздевая руку,
А в ней трепещущую муку,
Как дрожь невидимой трубы,
В незабываемом наитьи
Читал «…мужайтесь и внемлите,
Восстаньте павшие рабы!»
Они еще мальчишки были,
Из чубуков дымы клубили
В мазурках вихрились легко.
Так жить бы им – сквозь поцелуи,
Сквозь переплеск бренчащей сбруи,
И струи снега и «Клико»!
Но шпор заманчивые звоны
Не заглушали чьи – то стоны
В их опозоренной стране
И гневно мальчики мужали,
И по –мужски глаза сужали,
И шпагу шарили во сне.
А их в измене обвиняла
И смрадной грязью обливала
Тупая свора стукачей.
И всех булгариных наивность!
Не в этих мальчиках таилась
Измена родине своей.
В сенате сыто и надменно
Сидела подлая измена,
Произнося за речью речь.
Ублюдков милостью дарила,
Крестьян ласкающе давила,
Чтобы потуже их запречь.
Измена тискала указы.
Боялась правды, как проказы.
Боялась тех, кто нищ и сир.
Боялась тех, кто просто юны.
Страшась, прикручивая струны
У всех опасно громких лир.
О, только те благословенны,
Кто как изменники измены,
Не поворачивая вспять,
Идут на доски эшафота,
Поняв, что сущность патриота –
Во имя вольности восстать!
«Идут белые снеги…», от Кирилла Смирнова, заместителя председателя комитета по печати и Дениса Четырбока, главы комитета по законодательству ЗакСобрания Петербурга
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
«Всегда найдётся женская рука», от Евгения Барановского, заместителя председателя комитета по строительству
Всегда найдутся женские глаза,
чтобы они, всю боль твою глуша,
а если и не всю, то часть ее,
увидели страдание твое.
Но есть такая женская рука,
которая особенно сладка,
когда она измученного лба
касается, как вечность и судьба.
Но есть такое женское плечо,
которое неведомо за что
не на ночь, а навек тебе дано,
и это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза,
которые глядят всегда грустя,
и это до последних твоих дней
глаза любви и совести твоей.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.
Ты сам себе все это не простишь.
И только та прозрачная рука
простит, хотя обида и тяжка,
и только то усталое плечо
простит сейчас, да и простит еще,
и только те печальные глаза
простят все то, чего прощать нельзя…
«Хотят ли русские войны», от Андрея Пивоварова, координатор «Открытой России» по СЗО
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
